Тематическая область настоящего доклада — еда как объект символического порядка и практики еды как культурные конструкты. Антропология питания и еды насчитывает множество классических и современных исследований в областях этнографических наблюдений, лингвистических, культурологических и социологических изысканий. Настоящие тезисы проблематизируют динамику и топологию границ приватного и общественного в отношении современных практик еды на основе кейса «суши»; методологической основой являются позиции структурной антропологии и структурного анализа.
Наряду с императивным социальным порядком пищевого поведения и пищевых объектов (пищи, кухонной утвари и мебели, столовых приборов, технологий приготовления, хранения и утилизации еды), в том числе — санкционированных властными отношениями (в частности, биополитической дисциплинаризацией питания), современность допускает частное пространство индивидуальных вкусовых предпочтений и практик. Доклад посвящен вопросам того, как пищевые объекты определенного рода высвечивают границы этих пространств, и какие социальные эффекты порождает их фронтирный статус.
Современная медиатизация частной жизни с помощью интернет-блогов, социальных сетей и иных инструментов возвращает некоторые практики еды из индивидуального выбора в плоскость публичного предъявления. Наибольший интерес для нас представляют процессы аккультурации видов еды, относительно новаторских для культуры российского питания. В двухтысячных годах «суши» («суси»), а также их аналоги прочно обосновались в гастрономических реестрах российского общепита; в течение нескольких лет посещение суши-бара, умение есть суши и «любовь» к ним, инспирированные глобальной медиакультурой, были показателем высокого социального статуса в среде городской молодёжи. В настоящее время поедание суши рутинизировалось, и они вошли в пищевой обиход значительной части российского общества.
Первый из феноменов кейса суши, интересующий нас, эксплицирован медиа — это своеобразная инициация в форме демонстративного поедания суши каким-любо человеком впервые. Снятый на видео процесс поедания выкладывается для массового просмотра на видео-хостингах под названиями «N впервые ест суши», «N впервые в суши-баре» и т. д. — число только русскоязычных сюжетов исчисляется сотнями, а число их просмотров — сотнями тысяч человек. Частыми объектами данных сюжетов становятся пожилые люди, дети, представители редких для региона этносов; отдельный сегмент занимают акты автоинициации: «[Мы] впервые едим суши». Настоятельность и относительно массовый характер подобных действий указывает на символическую значимость процесса. Мы должны задаться вопросами: почему именно суши выступают инструментом перехода? Какие их свойства позволяют инициировать переход и какие объекты могут их замещать? Почему эти социальные группы подвергаются инициации? Какую роль играет зрители, деприватизирующие этот процесс, и их желание? Какой должна быть реакция зрителей? Наконец, в чем состоит смена символических состояний поедающих суши впервые?
Массовый характер явления и критерии инициируемых объектов, безусловно, субституирующих Другого (ребенка, старика, чужака), позволяют предположить, что суши выступали кулинарным медиатором двух общественных парадигм, условно — традиционной и современной, причём трактовка парадигм отличается совершенной контекстуальностью: смена советского режима еды современным глобалистским, традиционного семейного питания — экзотической вне-домашней едой, приобщение провинциала к современному городскому питанию. Уникальным следствием этой медиации является возможность самого человека предстать инициируемым Другим, представляя публике акт своего первого поедания суши.
Вторым феноменом кейса суши является попытка их приватизации и групповое структурирование в ходе любительского домашнего приготовления. Любительские кулинарные сообщества содержат вариации рецептов, предусматривающих замещение оригинальных ингредиентов местными аналогами, упрощение техник, изменение внешнего вида суши. Отдельно стоит упомянуть создание региональных версий суши с «традиционными / русскими / сибирскими» компонентами: зеленым луком, картофелем, куриным мясом и др.
Готовить суши безнаказанно, однако, нельзя: следствием является вытеснение частного пищевого поведения в систему социальной стратификации по критерию аутентичности рецептуры и ингредиентов; любительская адаптация рецепта стигматизируется и порицается общественностью как индикатор провинциального мещанства (ср. современную стигматизацию майонеза), в то время как поиск [утраченной] аутентичности, утерянного объекта желания, запускающий экономику избытка (слишком редкие и дорогие ингредиенты, чрезвычайно долгое обучение кулинарной технике и т. д.) обеспечивает кулинару символический капитал.
В свою очередь, ритуалы группового приготовления и последующего поедания суши в дружеском кругу, распространенные до сих пор в качестве наполнения вечеринки, интегрируют группу вокруг символического объекта так же, как лепка пельменей «на зиму» объединяла группу семейную.
Таким образом, суши, мигрируя между областями приватного и публичного пищевого поведения, конституируют Другого и структурируют системы современной групповой идентификации, помещая субъекта-наблюдателя в глобальный хронотоп.
Литература
- Геннеп, А. ван. Обряды перехода. Систематическое изучение обрядов. – М.: Издательская фирма «Восточная литература» РАН, 1999. – 198 с.
- Дуглас, М. Чистота и опасность. Анализ представлений об осквернении и табу. – М.: КАНОН-пресс-Ц, Кучково поле, 2000. – 288 с.
- Кабицкий М. Е. Антропология пищи и питания сегодня // Этнографическое обозрение. – – № 1. – С. 3-7.
- Корнев, В. В. Система вещей в антропологической перспективе. – Барнаул: Издательство Алтайского гос. ун-та, 2005. – 310 с.
- Леви-Стросс, К. Мифологики : В 4-х т. Т. 1. Сырое и приготовленное. М.: ИД «Флюид», 20006. – 399 с.