Показано, что нарастание категориальной сложности мышления субъекта приводит к расширению его представлений об идентичности. Выделены три типа сложности организации идентичности: персональная, социальная, проектная, которые отличаются способами мышления их авторов. Имеющиеся представления о субъекте (персональная и социальная идентичности) являются ступенькой достижения будущего состояния субъекта, которое выражается в проектной идентичности. Проектная идентичность становится основанием для достижения жизненных устремлений субъекта, его инструментом саморазвития. Глубина социальной идентичности (автономная личность, представитель группы, гражданин общества) будет обусловливать масштаб жизненных задач, доступных субъекту.

Ключевые слова: личность, персональная идентичность, социальная идентичность, проектная идентичность, сложность организации, саморазвитие.

Начнем с объективации принципов анализа, задавая исходную методологию исследователя. Рассматривая идентичность как ментальный конструкт личности, будем анализировать ее в трех взаимодополняющих измерениях: автономная личность, личность в социальном контексте, личность в контексте жизнедеятельности (социальное пространство и время становления личности). Подобный методологический подход использует и Т.Д. Марцинковская, указывая на аксиоматичность положения о трех уровнях детерминации в становлении и функционировании мотивационной составляющей человека – онтогенетической, социальной и духовной. В первом одномерном измерении внешний наблюдатель описывает личность как синкретический набор характеристик. В социальном измерении описание личности предполагает предварительное задание ее позиции в социальном пространстве, которая и будет обусловливать набор личностных характеристик, проявляющихся в той или иной позиции. Понимание личности усложняется, портрет личности складывается не из отдельных черт, а из совокупности разнообразных наборов черт. В этом случае можно говорить о системном понимании личности, когда наборы черт составляют целостную систему – личность, которая не сводится к отдельным своим проявлениям. Когда мы рассматриваем личность в контексте жизнедеятельности, то обязательно рассматриваем личность в развитии, когда она проходит различные этапы жизнедеятельности, которые отличаются жизненными устремлениями личности. Такому рассмотрению личности соответствует ее нарративное понимание, когда личность анализируется как автор жизненного проекта, в который с течением времени автор может вносить изменения. Для внешнего наблюдателя в последнем случае существует наблюдаемая системная личность, и «невидимая» личность как автор жизненного проекта. Если принцип развития не заложен в методологию исследователя, то он и не приступает к изучению этой «невидимой» личности, чьи представления о будущих социальных ролях, могут обусловливать текущее позиционирование личности в социальном пространстве.

Стандартное понимание понятия идентичность исходит из того, что это особая форма самосознания человека, его самоописание. Идентичность рассматривается как ментальная конструкция субъекта, когда сам субъект выступает в роли исследователя, и сложность описания этой конструкции обусловлена категориальной сложностью мышления самого субъекта. Когда субъект описывает себя в терминах личностных характеристик, идентичность предстает в виде синкретической целостности.

Контекстуальное мышление, в рамках которого субъект анализирует себя в социальном контексте, приводит к тому, что идентичность приобретает форму системы. В этой системе можно выделить два уровня: социальный и персональный, когда целостную (системную) идентичность составляет набор социальных ролей, в которых субъект проявляет свои индивидуальные (персональные) качества. Описание характеристик субъекта в рамках персональной идентичности дополняется пониманием позиции субъекта, которая обусловливает проявление личностных характеристик в конкретной ситуации взаимодействия в социальном пространстве. Эволюционная логика развивающегося субъекта, когда субъект анализирует себя в контексте жизнедеятельности, приводит к текстуальному пониманию идентичности. Идентичность рассматривается как текст субъекта жизнедеятельности, реализующего собственный замысел. Этот текст (идентичность) являет собой экспликацию жизненного проекта, проекцию жизненного пути субъекта. Иногда эти жизненные цели могут проявиться в описаниях идентичности («я – будущий специалист», «я – будущая мама»), но в общем случае их реконструкция представляет значительную трудность (в том числе это может вызывать затруднения и у самого субъекта, например, когда он затрудняется со своим профессиональным выбором).

Нарастание категориальной сложности идентичности приводит к расширению ее функций. К идентичности как к самооописанию субъекта добавляется ее социальное понимание, когда идентичность позволяет определить позиционирование субъекта в социальном пространстве. Идентичность становится не только характеристикой автономного субъекта, но и характеристикой, раскрывающей природу социальных взаимоотношений субъекта. В понимании идентичности как текста добавляется целеполагающая функция идентичности. Имеющиеся представления о субъекте (персональная и социальная идентичности), представляющие собой написанный текст, являются промежуточным этапом реализации замысла текста, когда будущие социальные роли субъекта (как результат достижения его жизненных целей) рассматриваются как проектная идентичность. Таким образом, проектная идентичность (воображение будущих социальных ролей) становится инструментом саморазвития личности, позволяя субъекту достигать отдаленных жизненных целей. Проектная идентичность может оставаться на уровне фантазий, может быть развернутым планом достижения жизненных целей, а может, на основе учета принципа круговой причинности, приводить к смене жизненных устремлений субъекта.

В рамках достижения целей жизнедеятельности субъект задает предполагаемую сложность организации идентичности: персональная идентичность, социальная идентичность, или автор нового социального проекта (различного масштаба). Масштаб социального проекта обусловлен масштабом социальной идентичности субъекта: автономный субъект, представитель группы, гражданин общества.

Подводя итоги. Выделены три типа сложности организации идентичности: персональная, социальная, проектная, которые отличаются сложностью мышления их авторов. Этим типам соответствует различное понимание идентичности: набор субъективных самоописаний, способ задания роли субъекта в социальном пространстве, инструмент самоорганизации субъекта жизнедеятельности. Проектная идентичность может проявляться как фантазии («Я, бэтмен»), как предстоящая будущая социальная роль («будущий специалист»), как автор проекта коллективного субъекта различного масштаба.

Идентичность, достигая определенного уровня сложности организации, может выступать в качестве инструмента самоорганизации субъекта жизнедеятельности. В связи с тем, что проектная идентичность выполняет как целеполагающую функцию, так и функцию обратной связи, позволяя корректировать ход достижения жизненных целей, она способствует развитию личностного потенциала.

Существенные общественные изменения определяют изменения в сознании и поведении людей, сопровождаются появлением новых и модификацией старых идентичностей. А противоречивая модернизация российского общества усугубила внутренний социально-культурный конфликт между отдельными возрастными когортами и к традиционному «конфликту поколений» добавился конфликт идентичностей. Соответственно актуально исследование структуры и содержательного наполнения идентификационных матриц представителей разных поколений, а также поиск соответствующей теоретико-методологической концепции.

Анализ основных подходов к пониманию социальной идентичности в социально-гуманитарных науках, позволил определить социальную идентификацию как целостный, интегративный и дифференцированный процесс, благодаря которому устанавливается соответствие индивидов с внешним социокультурным пространством, в рамках которого люди отождествляют себя с некими социальными образцами действующими или действовавшими в обществе, результатом данного процесса выступает – социальная идентичность. Социальная идентичность выступает как открытая, сложная и многоуровневая система, рассматривается с позиции «идентификационной матрицы» С. Московичи, согласно которой идентичность человека представляет целый набор различных отождествлений. Распределением информации в матрице руководит доминирующая в данный момент идентичность или группа идентичностей, и это определяет соответствующий угол зрения на мир, а множественная идентичность выступает признаком широты круга социальных принадлежностей индивида, разнообразия структуры его жизнедеятельности. Идентификационная матрица социальна по своей природе, ее конфигурация и содержание зависят от особенностей социума. Матрица характеризует самоидентификацию индивида и включает индивидуальные и коллективные идентификации. В целом, социальная идентичность понимается как трансформирующаяся структура, она развивается на протяжении всей жизни, она социальна по происхождению, так как формируется в результате социального взаимодействия, а изменения идентичности обусловлены социальными изменениями.

Формирование идентичности с одной стороны, – это индивидуальный процесс, который определяется жизненными обстоятельствами индивида, социальным окружением, включенностью в те или иные сообщества и др. С другой стороны, именно процесс идентификации поддерживает существование группы, то есть существует преемственность идентичности. Данное обстоятельство определило привлечение теории поколений для анализа социальной идентичности. В рамках социологического подхода исследования поколения внимание перемещается с демографических признаков на социальный контекст, то есть, на условия социального взросления, общую социальную деятельность.

Теория поколений представляется перспективной при анализе социальной идентичности. Во-первых, при определении самого поколения учитываются не только возрастные рамки, историческая эпоха, но и социально-психологические особенности. Во-вторых, при рассмотрении преемственности и передачи социокультурного опыта в условиях «текучей» современности, именно поколения выступают в качестве стабильных социальных структур, связующего звена между индивидом и различными социальными общностями, помогая человеку найти себя благодаря поколенческой отнесенности. Так, в частности, культурная память может выступать основой передачи социальной идентичности из поколения в поколение, поскольку культурная память представляет собой определенную структуру общих представлений, связывает в единое прошлое, настоящее и будущее социальной группы.

Предлагаемая теоретико-методологическая модель строится на положении о взаимозависимости и взаимообусловленности формирования структуры и отдельных аспектов социальной идентичности и функционирования поколений, что позволяет расширить возможности исследования социальной идентичности в новых социально-исторических ситуациях и для новых возрастных генераций; предоставляет перспективу исследования поколений не только через конкретизацию возрастных границ, но и ценностные ориентации конкретной возрастной когорты, специфику межпоколенческого взаимодействия.

Религиозная идентичность является одним из ключевых элементов в структуре идентичности индивида, и может быть подвержена значительным изменениям в условиях миграции. Опыт отечественных и зарубежных исследований, сосредоточенный на изучении процессов изменения и развития феномена религиозной идентичности, позволил сформировать определенную теоретико-методологическую базу. В частности, обращаясь к работе Лори Пик [Peek], посвященной изучению процессов, связанных с изменениями в структуре религиозной идентичности мигрантов-мусульман во втором поколении, имеющих западное происхождение в контексте мусульманских общин в Северной Америке, можно выделить три типа (этапа) развития религиозной идентичности – приписываемую, выбранную и декларируемую.

На первом этапе «приписываемой идентичности» религия воспринимается индивидом как само собой разумеющееся, как аспект его индивидуальной и социальной сущности, либо как нечто отрицательное. На втором этапе «выбранной идентичности» часто после долгой саморефлексии, а также при поддержке своего окружения индивид решает сознательно принять свою религиозную идентичность, что иногда происходит и при исключении других основных идентичностей, таких как этническая и национальная. Третий этап «декларируемой идентичности» в исследовании Л. Пик наблюдается после кризисного события 11 сентября 2001 года, когда большинство опрошенных решили, что в это время жизненно важно как укрепить, так и отстоять свою идентичность, чтобы сохранить позитивное самовосприятие и исправить общественные заблуждения.

На основе изученного опыта с использованием качественной методологии было проведено исследование, объектом которого выступила религиозная идентичность мигрантов-мусульманам, прибывших из стран СНГ в Республику Татарстан. В ходе глубинных интервью выяснилось, что религиозная идентичность мигрантов-мусульман также проходит три стадии трансформации – приписываемую, выбранную и декларируемую. Так, приписываемая религиозная идентичность развивается в ходе социализации в детском и подростковом возрасте, когда потенциальный мигрант еще проживает на родине: «Как я пришел в религию. Это у нас семейное, по крайней мере, у нас такого нет, чтобы как-то прийти в религию, нет насаждения. Просто видел, как родители перед едой молятся, проснулся, уснул, это для нас не просто религия, это норма воспитания, для нас это образ жизни».

Выбранная идентичность актуализируется в период взросления индивида, независимо от места его проживания (в данном исследовании мигрант-мусульманин покинул родину в возрасте 15 лет): «… понимание тонкостей и всей сути это уже в зрелом возрасте уже чуть попозже, когда ты начинаешь понимать, почему ты в это веришь. Почему ты начинаешь идти к этому, почему для тебя религия это ислам. Потому что с детства это все с радостью принималось, и не было никакого принуждения. Это все автоматически, а потом уже ты начинаешь понимать, что после чего идет, потом уже логическая цепочка выстраивается. Потом со временем, когда ты уже сам читаешь Коран на русском, например, или перевод или смысловой перевод, ты понимаешь, что те вещи, которые написаны там, они тебе нужны не просто для религии, для веры, а просто жить».

Декларируемая религиозная идентичность формируется скорее как результат опыта эмиграции в условиях принимающего общества, и может иметь как характер отрицания, так и ярко выраженные утверждение и манифестацию: «Мусульманин, да одна из первых строчек. Потому что религия – это все, учитывая, что из детства это все закладывалось и во взрослой жизни я это все полностью принял, осознанно я понимаю, то что это было правильное решение, да одно из лидирующих позиций – это мусульманин».

1. Peek L. Becoming Muslim: The development of a religious identity // Sociology of religion. 2005. V. 66. № 3. P. 215-242.

Многолетнее изучение миграционных установок жителей Магаданской области с социально-психологичекой точки зрения позволило нам определить специфическую структуру и функции миграционных установок, их функции, разработать шкалу миграционных установок, выявить возрастные закономерности и многочисленные связи с различными психологическими переменными.

В настоящее время мы проводим исследование, целью которого является изучение связи территориального самоопределения молодежи Северо-Востока с системой регуляторов социального поведения. Гипотеза: существуют различия в структуре связей миграционных установок и психологических защит, стратегий преодоления стрессовых ситуаций и смысложизненных ориентаций в зависимости от этнических особенностей региона и типа учебного заведения.

Эмпирический объект: жители Магадана - 285 человек, жители Якутска - 320 человек (старшеклассники, учащиеся учреждений среднего профессионального образования (СПО).

Методики: авторская шкала миграционных установок, "Тест смысложизненных ориентаций" Д.А. Леонтьева, "Стратегии преодоления стрессовых ситуаций" (SACS) С. Хобфолла в адаптации Н.Е. Водопьяновой, Е. Старченковой, "Индекс жизненного стиля" Плутчика-Келлермана-Конте в адаптации Романовой Е.С., Гребенникова Л.Р. Использовались статистические критерии U- Манна-Уитни, r -Спирмена.

Результаты Выявлены особенности взаимосвязи миграционных установок с системой психологических защит. У старшеклассников Магадана миграционными установки отрицательно коррелируют с психологическими защитами в виде отрицания и интеллектуализации. У учащихся СПО миграционные установки отрицательно связаны с интеллектуализацией и положительно - с регрессии. Для студентов Магадана связи миграционных установок и психологических защит не характерны. У молодежи Якутска из разных учебных заведений миграционные установки положительно коррелируют с психологическими защитами в виде регрессии, компенсации, проекции, замещения.

Выявлены особенности взаимосвязи миграционных установок и стратегий преодоления стрессовых ситуаций. У старшеклассников Магадана и учащихся СПО выявлена положительная корреляция миграционных установок и асоциальных действий, отрицательная с индексом конструктивности; у учащихся СПО - отрицательная связь вступлением в социальный контакт. Для студентов характерна связь миграционных установок с ассертивными действиями. У старшеклассников Якутска миграционные установки положительно связаны с вступлением в социальный контакт. У учащихся СПО и студентов вуза миграционные установки коррелируют с асоциальными действиями, агрессивными действиями, отрицательно коррелируют с индексом конструктивности. У студентов миграционные установки отрицательно коррелируют с просоциальными стратегиями, положительно коррелирует с импульсивными действиями и избеганием.

Миграционные установки старшеклассников обоих городов, а также студентов Магадана не связаны со смысложизненными ориентациями. Но у учащихся СПО Магадана и студентов Якутска миграционные установки имеют многочисленные отрицательные связи со смысложизненными ориентациями.

Таким образом, исследование показало особенности территориального самоопределения молодежи городов Северо-Востока России в зависимости от места проживания, этнических особенностей региона и типа учебного заведения. Гипотеза в целом доказана, содержательная обобщенная интерпретация будет проведена после применения факторного и регрессионного анализа.

*Исследование  проведено при финансовой поддержке гранта РФФИ  № 20-013-00579 «Территориальное самоопределение жителей северных миграционно-подвижных регионов (на примере Магаданской области и Республике Саха (Якутия).

Imagine that Victor is a forty year old man with a successful career behind him. His education and career have been affected by his sex assuming that societies and economies are more likely to be structured around men’s needs, attitudes and abilities. There was no need for him to take time off work for becoming a mother for instance. Social stereotypes and expectations are more likely to have worked in his favour, professionally and socially. He might have missed out on opportunities such as hiring practices; firms are often encouraged to hire and promote women in order to address sex inequalities. The International Covenant on Civil and Political Rights and the European Convention for the Protection of Human Rights specifically prohibit sex discrimination and were both ratified in the second half of the 20th century (Altman, 2020).

As such, there seem to be two opposing forces in the context of social and sex discrimination. One, informal and under the surface, indirectly facilitating men’s success. The second, formal and increasingly legally required that attempts to address inequalities by considering the special needs of vulnerable groups and individuals such as women in the context of social and historical injustices they suffered.

Let’s further imagine that Victor after forty years of living as a man decides to change his gender and become a woman. He has his sex and name legally changed and for all social and political intents and purposes, he is a woman. Victor is now Victoria. It’s her life and she can do as she pleases - as long as she does not harm anyone.

Does Victor’s sex change harm anyone? Is Victor the same person as Victoria?

Laws, regulations and social norms about sex equality are meant to help vulnerable individuals such as women and correct historic injustices. A woman who’s had children is thought to have had fewer opportunities for promotion because of prevailing social norms about motherhood and career. Sex equality regulations aim to help her ‘catch up’, or make up past injustices on behalf of society.

I argue that the ability to change one’s sex allows men to utilise changing social norms to commit further injustice against women, especially when this happens later in their life. This allows men to take advantage of patriarchal social structure in education and the job market before taking advantage of regulations that are meant to help the victims of existing social structures. Does Victor becoming Victoria harm anyone? Yes. The women who cannot or will not change their sex and are subject to indirect discrimination throughout their lives. Sex discrimination is increasingly seen as unjust and illegal. So, women are protected more than they were 20 years ago. However, a forty year old woman who is protected by legislation today is very likely to have suffered from sex injustice 25 years ago. Its impact still affects her life today. Victoria, having spent her first forty years as a man, has not been subjected to such discrimination in her first forty years. She lived a life of relative privilege before changing her sex, thus being able to take advantage of regulations correcting injustices that did not affect her.

This is not to say that Victoria intended to commit an injustice against women. However, we must differentiate between the intention to commit an injustice and actually committing an injustice. There are two vulnerable groups here; women and men who want to become women. Changing social norms about women and transgender individuals is meant to help protect both vulnerable groups and correct historic and current injustices. However, vulnerability is relative; one’s vulnerability does not mean that others are not vulnerable. There can be injustices against women by men, and also by transgendered individuals.

Parfit (1984) would probably say that Victor and Victoria are not the same person and as such, Victoria does not commit an injustice. She is a woman taking advantage of legislation aimed at helping women. In many respects, I am not the same person I was in 2001 and as such, I’m not morally responsible for my actions 20 years ago - especially when these actions facilitated social injustice. If I weren’t aware of sex discrimination, how could have I been responsible even if it were committed in my name? Even more importantly, how can I be held morally responsible 20 years later? Perhaps the critical question is: How can I be morally responsible for injustice if the definition and my understanding of what constitutes an injustice changed? Surely, Victor can not be held responsible either. Whether Victor and Victoria are the same person is irrelevant to the current argument. It is Victoria who commits the injustice by taking advantage of laws that are meant to help women who suffered injustice. The implication here is that all women, who were born and lived as women, suffered injustice and as such are entitled to compensation.

I used sex as an example of the potential problems with self-determination. Race could have been an equally relevant example. If it were possible for Victor, a white man, to change his skin colour and become black, would that constitute an injustice? Assuming he would take advantage of racial equality legislation, then yes. His behaviour would harm black men and women who have suffered injustices.

Historical injustices against vulnerable groups or individuals must be corrected if we are to live in a just society. However, this must not happen at the expense of other vulnerable groups or individuals, thus perpetuating injustice.

The argument here is not primarily intended to offer a solution but rather highlight the contradictions of socially independent self-determination. Victor’s claiming to be a woman is not enough to make him a woman, any more than a claim that one is not racist cannot be independent of him holding racist beliefs. However, perhaps identifying and separating vulnerabilities rather than grouping them is a step towards a solution that relies on respecting one’s vulnerability without dismissing another’s.

На протяжении жизни каждый человек становится участником ряда неформальных малых групп. Участники детских неформальных групп, кроме игр и общения, также исследуют окружающую среду, осуществляют поиск новых интересов и занятий. Иногда неформальная группа вовлекается в совместную предметную деятельность, где может начать свое развитие уже в качестве команды. Одни группы быстро распадаются, другие - существуют десятки лет, могут перерастать в проекты, бизнес-старты и становятся базой для формирования сообществ. Каждая неформальная группа имеет свою структуру, в которой за участниками закрепляются определенные функции и роли. Осознание и принятие особенностей своего участия в неформальных группах становится доминантой во всем процессе самоидентификации. Например, очевидно, что самокатегоризация себя в роли лидера всегда значительно проигрывает по времени реализации лидерского потенциала. Если в детских играх роль лидера вычленить даже стороннему наблюдателю бывает довольно сложно, так как сами правила игры регулируют взаимодействие, то совместная продуктивная деятельность в детских группах предполагает определенную «специализацию».

Гипотеза: роль лидера в детских и юношеских малых неформальных группах сохраняется при переходе в другую малую неформальную группу и позже способствует реализации лидерского потенциала у взрослых людей в трудовых коллективах.

В неформальных группах, которые в отличие от команд могут быть не связанны с продуктивной деятельностью, многие люди получают возможность сформировать у себя определенные навыки, которые становятся востребованными не только в командном взаимодействии, но и помогают человеку быть успешным в семье, в учебе, в хобби. В группе человек учится, перенимая опыт других и осознавая свои возможности и потенциал. Кроме навыков, в таком взаимодействии формируются установки и предпочтения. Таким образом, многие элементы взаимодействия в рабочих коллективах, в проектных и управленческих командах люди получают возможность натренировать еще в детских играх, походах, совместной деятельности, где дети учатся генерировать и выдвигать свои предложения, разрешать конфликты, принимать решения и даже в определенной степени управлять рисками и ресурсами.

Среди 9 ролей в модели Р.М. Белбина, собственно лидерскими, нам представляется возможным считать три: Формирователь, Председатель, Коллективист. Проектная деятельность в отличии от поддерживающей производственные процессы, как правило, требует большое количество ресурсов, не запланированных в начале проекта. Вероятно, именно лидерский потенциал руководителей с доминирующими ролями Формирователь и Председатель позволяет доводить проекты до конца. Интервью с руководителями данных двух типов показало, что в школьные годы они уже становились лидерами групп, осуществляющих по их собственной инициативе и под их руководством определенную проектную деятельность. В тоже время руководители с другими доминирующими ролями такого опыта не имели, хотя и нередко становились лидерами формальных групп, назначенными учителями, тренерами и другими взрослыми кураторами.

Гипотеза о существовании такого специфического феномена как территориальная лояльность населения возникла в результате анализа статистических показателей развития сельских муниципальных районов Алтайского края. В ходе эмпирического исследования было выявлено, что в отдельных случаях при сравнительно неблагоприятных значениях индикаторов социально-экономического состояния района наблюдается как приток населения, так и относительно высокий уровень рождаемости. И, наоборот, в отдельных районах, характеризующихся достаточно высоким уровнем социально-экономического развития, про-исходит отток населения, а уровень рождаемости – значительно ниже среднего по краю. Данное обстоятельство позволило выдвинуть гипотезу о том, что жители первой группы районов обладают некоторой уникальной в своей роде характеристикой – большим уровнем территориальной лояльности по сравнению с населением второй группы.

Термин территориальная лояльность является сравнительно новым для российской науки и его определение остается дискуссионным. На наш взгляд, основу данного явления составляют, с одной стороны, положительное восприятие индивидом местности своего реального или потенциального проживания, а с другой стороны, – соответствующие паттерны поведения:

- создание семьи и рождение детей в районе своего проживания – социальный аспект территориальной лояльности; - трудоустройство и намерение построить карьеру именно в организациях своего или близлежащих населенных пунктов или организация собственного бизнеса, зачастую связанного с развитием территории – экономический аспект территориальной лояльности; - политическая активность (как минимум – политическое участие в выборах, особенно территориального и местного уровней) – политический аспект территориальной лояльности.

И, напротив, территориально нелояльные индивиды, стремятся к переезду в другую местность, создание семьи и рождение детей у них отложено на неопределенный срок или же они склонны и вовсе от него отказаться в случае, если не удастся осуществить миграцию, они не заинтересованы в работе на местных предприятиях или создании собственного бизнеса в регионе проживания, не участвуют в социальных и политических активностях местного сообщества.

Поиск научных трудов по проблематике территориальной лояльности показал, что данный термин практически не используется в отечественной литературе. Так, на портале eLibrary.ru по состоянию на 14.03.2021 поиск по запросу «территориальная лояльность» вы-дал всего 75 статей (включая авторские) из более чем 35 млн публикаций. В статье [Дроздова, 2020, с. 91] говорится о лояльности социальной среде. В зарубежных публикациях наряду с термином «территориальная лояльность» (territo-tial loyalty) также используется термин «пространственная лояльность» (spatial loyalty); последняя рассматривается, например, в работе [Pallares-Barbera, 2004].

Поскольку в настоящее время отсутствует общая концепция понимания и измерения лояльности [Хамадиева, 2013, с. 86], соответственно, и не определены внешние факторы и внутренние перцептивные процессы, способствующие или препятствующие формированию территориальной лояльности. Отсутствует ясность и в том, как соотносится концепция территориальной лояльности в ее текущем состоянии с другими парадигмами общественных наук. Например, при нашем представлении результатов исследования территориальной лояльности у представителей научного сообщества часто возникает вопрос: не являются ли термины «территориальная лояльность» и «территориальная идентичность» тождественны-ми? Другими словами, не достаточно ли использование парадигмы «территориальной идентичности» для описания и объяснения выявленных на материалах сельских территорий Ал-тайского края противоречий между социально-экономическим развитием и основными демографическими характеристиками: миграцией и рождаемостью? Действительно ли необходимо введение в научный оборот термина «территориальная лояльность»? Следует отметить, что термин «идентичность» также является достаточно дискусси-онным. Если исходить из «классического» определения идентичности Э. Эриксона, то дан-ный феномен представляет собой осознание индивидом себя в своей телесности и в окруже-нии с другими людьми [Эриксон, 1996]. Соответственно, идентичность традиционно рассматривается в двух аспектах – персональном и групповом [Несевря, 2009, с. 425]. Естественно, что территориальная идентичность является одной из составляющих группового аспекта и выражается в сформированном на уровне индивидуального сознания образе «Я – член территориальной общности», рождается в процессе соотнесения (сравнения, оценивания, различения и отождествления) образа «Я» и образов территориальных общностей [Шматко, 1998, с. 97].

То есть, парадигма территориальной идентичности подразумевает обязательную включенность индивида в некую социальную общность, локализованную на определенной территории. Однако такая включенность совершенно не обязательна в случае с территориальной лояльностью. Так, например, территориально-лояльный индивид может обладать низкой территориальной идентичностью по отношению к социальной общности, не проявляющей лояльности к территории своего проживания. Точнее, возможны четыре сочетания:

- индивиды с высокими уровнями территориальной идентичности и территориальной лояльности; - индивиды с высоким уровнем территориальной идентичности и низкой территориальной лояльностью; - индивиды с низким уровнем территориальной идентичности и высокой территориальной лояльностью; - индивиды с низкими уровнями территориальной идентичности и территориальной лояльности.

Итак, территориальная лояльность и территориальная идентичность не являются тождественными понятиями. Скорее, это два отдельно существующих феномена, один из которых (территориальная лояльность) показывает отношение индивида к территории своего проживания и определяет соответствующие поведенческие проявления, а другой (территориальная идентичность) характеризует степень включенности индивида в социальную общность данной территории. Тем не менее, то, как соотносятся между собой эти процессы в реальности, представляет значительный исследовательский интерес и, несомненно, заслуживает дальнейших теоретических и практических изысканий.

Литература:

1. Дроздова Ю.А., Мартинсон Ж.С. «Разобщенность близких душ»: социальная аномия территориальной общности в период социальных трансформаций // LOGOS ET PRAXIS. 2020. Т.19. № 1. С. 87–96.
2. Несевря Н.А. Социологические аспекты анализа территориальной идентичности // Личность. Культура. Общество. 2009. Том XI. Вып. 3 (№ 50). С. 424–430.
3.  Хамадиева А.И. Актуальные подходы к пониманию лояльности для территориального маркетинга. Маркетинг в России и за рубежом. 2013. № 6. С. 89–99.
4.  Шматко Н.А., Качанов Ю.Л. Территориальная идентичность как предмет социологического исследования // Социологические исследования. 1998. № 4. С. 94–98.
5.  Эриксон Э. Идентичность: юность и кризис: Пер. с англ. / Общ. ред. и предисл. – М.: Издательская группа «Прогресс», 1996. – 344 с.
6. Pallares-Barbera M., Tulla A.F., Vera A. (2004) Spatial loyalty and territorial embed-dedness in the multi-sector clustering of the Berguedà region in Catalonia (Spain). Geoforum, vol. 35, pp. 635–649.

Нарративный критерий тождества личности является одним из актуальных направлений рассмотрения в современной аналитической философии сознания [Васильев, 2009, с. 132]. Как нам кажется, по своей сути критерий является синтетическим и совмещает в себе несколько различных пониманий психологи-ческого критерия [Волков, 2017, с. 3]. Последний завязан на памяти, а центром нарративной концепции в свою очередь является автонарратив. Здесь несложно увидеть то, что последний напрямую репрезенти-рует память. Однако же лишь автонарративом данный подход не ограничивается [Васильев, 2009, с. 132]. Также существует связность элементов повествования, внешние свидетельства и другие условия [Dennett, 2002, p. 3]. Ввиду вышеперечисленного мы и можем рассматривать нарративную концепцию как абсолютно самостоятельную.

В качестве материала данного исследования мы бы хотели рассмотреть пространство социальных сетей. Нам интересно каким образом трансформируется личность в современную эпоху с добавлением некоторых элементов «виртуального». Сразу очевидной становится проблема того, как формируется автонарратив. В сети люди, зачастую, предпочитают недостоверно передавать информацию из реально-го мира. Существует целая эстетика репрезентации себя в качестве более успешного, респектабельного, разностороннего субъекта. За такой сферой тянется целая индустрия из реального сегмента экономики (прокат цветов, автомобилей, локаций для фото). Но здесь мы хотели бы сделать акцент на том, что та-кая «виртуальность» свойств личности не является характерной только для интернет-эпохи. В какой-то степени все эти феномены являются фактами недостоверного автонарратива. Разница здесь лишь в средствах, так в эпоху до изобретения фотоаппарата людям было доступно исправление недостатков на картине, теперь это делать сложнее. То же касается и образа человека в доцифровую эпоху субъекты находились на большем расстоянии. Человек был равен тому, что о нём говорили, вспомним, например, автора «Уэверли», а лучше Хлестакова из комедии Гоголя «Ревизор», который, благодаря составленно-му нарративу, вполне принимается за другую личность. При том отметим здесь, что автонарратив в дан-ном случае не играет решающего значения. Весь образ, выстроенный вокруг Хлестакова, является по сути описательным нарративом, созданным жителями уездного города. И здесь мы видим отличие с цифровой эпохой. В век интернета люди предстают перед друг другом в ближайшем рассмотрении. Пропадает некая аура загадочности в субъект-субъектном взаимодействии. Здесь мы говорим о почти врачебном препарировании личности. Безусловно, в таких обстоятельствах к правдоподобию нарратива предъявляются новые критерии, а именно материальные маячки, которые должны подкреплять историю. Нарратив в современности существует не только на устах у рассказчика, но тянет за собой ворох фото-графий, сторис, сувениров, предметов престижа и прочего. Таким образом современный мир предстаёт перед нами намного более гетерогенным. Если, как пример, Хлестаков смог вполне сойти за человека другого социального статуса и другим жизненным опытом, то, скажем, в конце 20 века поездка в услов-ный Кисловодск не имеет своего законного статуса, если не сопровождается магнитом на холодильник и уймой фотографий. Интернет же совсем закрепил эту практику в своей тотальности. И здесь совершенно не удивительно, что нашлись способы фальсификации такого опыта.

Следующим моментом рассмотрения будет отделение реальной личности от представленной в ин-тернете. Здесь, как нам кажется, уместно будет рассмотреть представленность в интернете в как можно более объективном виде. И поэтому мы будем рассматривать таргетную рекламу, как репрезентацию личности. Рекламные механизмы крупных корпораций схожи и используют данные, которые пользова-тель оставил в сети (так называемые Big Data), для приведения предложений, которые наиболее соотно-сятся с его образом. Стоит здесь заметить, что речь идёт здесь уже не только об информации, добро-вольно оставляемой пользователем, например в профайле социальной сети, но и о той, которая соби-рается при любом действии через механизм cookie (фрагментов данных, оставленных пользователем при интернет-сёрфинге ранее). Такое представление рекламных компаний строится на больших статисти-ческих данных и, как следствие, максимально объективно. Выходит, что у нас появляется ещё один слой нарратива, который сказывается вне зависимости от воли нарратора. Однако же, как мы выяснили такой нарратив лучше справляется с задачей репрезентации личности. Данный нарратив учитывает особенно-сти характера, интересы, историю предыдущих действий субъекта и прочие его свойства. Таким образом мы можем сказать, что такой нарратив может приниматься в качестве определяющего в нарративном подходе определения тождества личности. Однако, как мы писали в ранее, такой подход становиться очень похож на психологический [см.:3]. Разница в данном случае заключается лишь в том, что память, как конституирующая черты характера и воспоминания находится во вне.

В данной работе мы рассмотрели вопрос о критериях нарративной концепции в интернет простран-стве. Начав с ложного нарратива, представленного в новой форме, мы нашли его формы в представлен-ных ранее исторических ситуациях. Далее мы заметили, что современному автонарративу необходимы материальные артефакты, подкрепляющие его. После мы перешли к поиску нарратива, который с боль-шим успехом может характеризовать личность в современном мире. В целом выводы работы крайне эффективны, так как нарративная теория быстро распространяется и приобритает всё больше последо-вателей. И в основном проблематизируются как раз её критерии, тем лучше, что исходя из выводов дан-ной работы такие критерии можно найти в интернет пространстве уже сейчас. Не говоря уже о том, что способы сказывания (формирования больших данных) такого нарратива будут становиться всё досто-верней со временем.

Библиографический список

1.  Волков Д.Б. Нарративный подход как решение вопроса о тождестве личности // Вестник СПбГУ. № 4. 2016. С. 21-32.
2. Васильев В.В. Трудная проблема сознания. М.: Прогресс-Традиция, 2009. — 272 с.
3. Волков Д.Б. Психологический подход как решение проблемы тождества личности // Философская мысль. № 2. 2017. С.13-25
4. Dennett, D. The Self as a Center of Narrative Gravity // Kessel F., Cole P. and Johnson D. (eds.) Self and Consciousness: Multiple

Актуальным в спортивной политике является обращение к новому смысловому измерению спорта, к спортивной духовности, поскольку многие руководители спортивных организаций и административных отделов, воспринимают лишь телесное и техническое измерение спортивной политики, исключая теологическую перспективу. Установки на теологическую перспективу могут существенно обогатить медиативную сферу, снизить конфликтность, повысить плодотворность взаимодействия и консолидации социальных групп, связанных с физической культурой [Бирюков И.Л., с. 2-10].

Проблемное осмысление духовной идентичности в современном российском обществе связано с противодействием доктринальным идеям, которые стремятся переориентировать традиционную духовность, насадить ложные идентичности. Духовная идентичность российского общества рассматривается как процесс производства, сохранения, распространения и инновационного развития обществом и человеком диалектической тождественности с духовными идеалами, основными культурными ценностями, духовно-нравственными традициями, моральными нормами и образцами для сохранения российской самобытности, исторической преемственности, целостности и свободы [Яненко А.С., с. 14].

Цель статьи заключается в обсуждении проблемы духовной идентичности на материале социальной роли спортивной духовности как медиатора в контексте концепции политической теологии К.Шмитта [Шмитт К., с. 50]. Положение о том, что настоящая христианская политика есть литургия, определяемая как участие в культе, может вызвать удивление. Тем не менее, как раз здесь проходит разделение, пролегающее между «политической теологией» и религиозным «политическим действием». В христианской политике происходит воплощение Церкви, вследствие проповеди Церковью Писания и Предания, и дальнейшему донесению до всех основ церковного вероучения, что по мысли св. Максима Исповедника, призвано «переформировывать душу», благодаря прямому воздействию духовного смысла [Черноморец Ю П.]. В своих философских умопостроениях представители русской философии минувшего века на первое место выдвигали тезис о необходимости изменений в религиозном сознании общества, в котором основной ценностью будет являться мистическая теургия или же Богодействие.

Философия власти и управления через призму политической теологии начинает рассматриваться как область «ойкономии», - особого духовного устроения, который обретает мессианский смысл в контексте здоровья нации. Обращение к исторической эволюции концепций, в двух областях - политике и теологии - дает понимание, что «Метафизический образ мира, свойственный каждой эпохе, имеет ту же структуру, что и форма связанной с ним политической организации» [Шмитт К., с. 50].

Духовная составляющая спортивной политики может выступать как медиация не только между муниципальными образованиями, но и между социальными группами. Противоречия, накапливающиеся в обществе, были, есть и будут всегда. При этом существуют исторические примеры их разрешения и преобразования в новые формы сотрудничества и солидарности [Rafolt L., S. 268]. Эти положения отображены в словах апостола Павла, который увещевает: «Умоляю вас, братия, именем Господа нашего Иисуса Христа, чтобы все вы говорили одно, и не было между вами разделений, но, чтобы вы соединены были в одном духе и в одних мыслях» (1 Кор. 1:10). В этом смысле пастырская забота становится ойкономией, у которой есть правовые и политические отношения - с четко определенными источниками власти [Агамбен Дж., с. 113-117]. Смысловой контекст ойкономии можно применять для духовной связи спортивной политики и духовного воспитания молодежи, учитывая принцип региональных условий патриотических идей и ценностей.

В современном обществе и культуре спорт в его многообразных формах проявлениях является одним из важнейших механизмов формирования идентичности. Люди, испытывающие тревогу по поводу неопределенности идентичности, стремятся присоединиться к социальным сообществам с четкими границами, дающими им уверенность в собственных границах. Спорт является носителем самоидентичности, предлагая людям доступные средства и пути дифференциации и самокатегоризации. Он может применяться для определения четких границ устоявшихся нравственных и политических сообществ, служить средством оказания помощи при формировании новых или актуализирующихся традиционных социальных идентичностей [Улыбина Е.В., с. 52-53]. Идентичность по спортивному признаку дает наглядное выражение ценностей и создает социальное пространство поддерживающих данные ценности групп.

Таким образом, поиск теологических ресурсов в поддержании идентичности человека путем спортивной политики, может осуществляться через расширение многообразия духовных смыслов. Идейно-смысловое содержание спорта способствует формированию гражданского общества и обретает мессианский контекст в деле здоровья нации. Смысловая основа спортивной духовности как процедуры медиации и системы духовно-нравственного воспитания молодежи служит ориентиром для внедрения новых форм, технологий и методов работы, снижения конфликтности на спортивных площадках и мероприятиях. Овладение этими идеями может способствовать росту политического авторитета и легитимации спортсменов-политиков, руководителей федераций на различных уровнях власти.

Литература

1. Агамбен Дж. Царство и слава. К теологической генеалогии экономики и управления. М. : Изд. Института Гайдара, 2019. 552 с.
2. Бирюков И.Л. Роль спортивной политики в духовной жизни современного общества // Гуманитарные и социальные науки. 2020. №3. С.2-10. [электронный ресурс] URL.: http://hses-online.ru/2020/03/01.pdf (дата обращения - 11.03.2021)
3. Улыбина Е.В. Быть автором себя: изменяемость идентичности как проявление субъектности по отношению к самому себе // Мир психологии. 2012. № 1 (69). С. 48-61.
4. Черноморец Ю. П. Теология как наука: о методологии современных православных богословов. URL.: http://www.russ.ru/layout/set/print/Mirovaya-povestka/Teologiya-kak-nauka-2 (дата обращения - 11.03.2021)
5.  Шмитт К. Эпоха деполитизаций и нейтрализаций // Социологическое обозрение. 2001. Том 1. №2. С. 50.
6. Rafolt L. Teologia spisku: drobna przyjemność w grze suwerennością / „Przekłady literatur Słowiańskich”, 2017. S. 268.

Каждый из нас совмещает далеко не одну социальную роль в социуме. Но можно ли их разделить? В частности, как сосуществуют в работе фармацевта, провизора его личная и профессиональная идентичности?

Любая профессиональная деятельность накладывает свой психологический отпечаток на личность человека, по-своему «деформируя» её. Одним из проявлений профессиональных деструкций личности является феномен эмоционального выгорания. Работники медицинской сферы относятся к категории особо подверженных риску профессионального выгорания [Семенова]. Факторами риска является избыточное общение, нахождение в атмосфере чужих негативных эмоций, физические нагрузки и пр.[Матюшкина]. Эти факторы за последний год увеличились многократно в связи с пандемией.

Проблемой настоящего исследования является распространенность эмоционального выгорания в среде первостольников с одной стороны, а с другой - отсутствие действенных, возможно, экстренных, профилактических методов.

Мы предположили, что осознание разных компонентов собственной идентичности поможет работникам, во-первых, точнее понять собственные личные потребности, во-вторых, более «точно» удерживаться в рамках профессиональной идентичности во время работы.

Л. Б. Шнейдер, как автор ключевых научных работ о профессиональной идентичности, даёт ей следующее определение. Это сложный интегративный психологический феномен, ведущая характеристика профессионального развития человека, которая свидетельствует о степени принятия избранной профессиональной деятельности в качестве средства самореализации и развития, осознание своей тождественности с группой и оценка значимости членства в ней.

Термин «эмоциональное выгорание» применяется для характеристики психологического состояния здоровых людей, чья профессиональная деятельность неразрывно связана с интенсивным и тесным общением с человеком, постоянным напряжением эмоциональной сферы [Семёнова].

Методы исследования в нашей работе представлены сокращенным вариантом теста В.В.Бойко на профессиональное выгорание и модифицированным нами тестом рисуночной фрустрации С.Розенцвейга. Процесс создания модификации теста С.Розенцвейга помог предположить одну из причин проблемы выгорания. Разная личная идентичность даёт, вероятно, со временем и разную степень профессионального выгорания.

Остановимся на этом подробнее. Для исследования на основании пилотажного опроса были смодулированы типичные фрустрирующие ситуации, складывающиеся в повседневной работе первостольников. Их словесное описание и варианты реакций на них в виде первых ощущений, порывов в ответ на ситуацию было положено в основу предложенного респондентам опросника.

Варианты ответов были сконструированы в соответствии с классификацией ответов в тесте С.Розенцвейга: экстра- , интра- и импунитивной реакциями. Экстрапунитивная реакция отражает идентификацию работника с человеком, который ищет причины фрустрирующих обстоятельств во вне, в другом человеке, в своем собеседнике (например: «почему это происходит опять в мою смену?», «как вы это себе позволяете»). Интрапунитивная реакция отражает позицию человека, идентифицирующегося с теми, кто всегда находит источник фрустрации в себе («я снова что-то не то продала»). Импунитивные ответы свойственны людям которые не склонны искать виноватых, а относят все неприятности к сложившимся обстоятельствам («надо так надо, ничего особенного»). Каждый из этих типов ответов может фиксироваться на препятствии, на самозащите или на устранении проблемы. Исходя из этих двух характеристик, у С.Розенцвейга в тесте создана матрица из 9 вариантов реакции на фрустрирующую ситуацию.

В процессе наработки возможных вариантов ответов для опросника (заполнения 9 окошек матрицы), участники пилотажного этапа отметили изменение собственного эмоционального состояния. Обозначение ответных реакций терминами, позволило посмотреть на них рефлексивно, понять их истоки, увидеть новые конструктивные возможности, разделить формы поведения, диктуемые профессиональной и личной идентичностью. Этот прием может лечь в основу занятий по профилактике эмоционального выгорания. Можно предположить, что изменяющаяся благодаря такой рефлексии и анализу личная идентичность поможет изменить предпочитаемые направление и тип реакции на фрустрирующие профессиональные трудности, расширить диапазон возможных ответных действий, т.е. человек начнет себя идентифицировать с более успешным, грамотным, ценным, нашедшим свою профессиональную реализацию сотрудником.

Процесс исследования ещё не завершен. Но уже сейчас можно видеть, как ответы на ситуационные задачи коррелируют с оценками успешности своей профессиональной деятельности. Те первостольники, которые готовы конструктивно решать возникшую проблему с покупателем (а это определяется именно Я-концепцией), исходя из реально сложившихся обстоятельств — демонстрируют и большую удовлетворённость своей работой. И наоборот. Сосредоточение на наличии препятствий или самозащите даёт большее недовольство своей профессией.

Таким образом, личная идентичность фармацевта и провизора регулярно сказывается на его профессиональной деятельности, удовлетворённости собой, как профессионалом и на успешности его выполнения повседневных рабочих обязанностей. Готов ли специалист действовать самостоятельно, искать с посетителем взаимоприемлемый способ решения, брать на себя ответственность, принимать ситуацию как данность или он будет озадачен, как избежать решения и ответственности во фрустрирующей ситуации, останавливаться на поиске виновного (себя или другого), фиксироваться на своём недовольстве, трудностях — в этом перемещении из одного из девяти окошек матрицы возможных вариантов ответов в другое, наверно, есть способ повысить толерантность к фрустрации, а значит, и способ снижения степени профессионального выгорания.

Получается, что полноценное восстановление сил вне работы, позволяющее сохранить способность к анализу и рефлексии, и личностное развитие — это те факторы, от которых напрямую зависит успешность выполнения роли «помогающего специалиста». Уставший, эмоционально истощённый сотрудник становится неэффективным, даже если владеет всеми необходимыми профессиональными навыками и знаниями. А человек, не нацеленный на сотрудничество в межличностных отношениях, вероятно, с трудом справится с задачами «помогающей профессии». Несомненна и обратная зависимость: гордость за свою профессиональную состоятельность будет вкладом в ощущение личного благополучия.

Литература

1. Семенова Н. В. и др. Эмоциональное выгорание у медицинских работников //Современные проблемы науки и образования. – 2017. – №. 2. – С. 37-37.
2. Матюшкина Е. Я. и др. Профессиональный стресс и профессиональное выгорание у медицинских работников //Современная зарубежная психология. – 2020. – Т. 9. – №. 1. – С. 39-49.
3. Шнейдер Л.Б. Профессиональная идентичность: Структура, генезис и условия становления: дис.доктор психологических наук: 19.00.13 - Психология развития, акмеология. Москва. 2001. 327с.